Diana Taga

Рассказы Кассандры.

№ 2. «ЭТО ЕЩЁ НЕ ВСЁ»

…Был, кажется, восемьдесят шестой или восемьдесят седьмой год прошлого века. Было ещё не слишком хреново и относительно спокойно. Мы ещё не успели понять, что г. Г. – просто большой дондон, и не могли даже предположить, в какой заднице окажется наш великий и могучий Советский Союз.

В те времена постоянным местом обитания нашего семейства считалась маленькая квартирка в Тюмени, которую высокопарно именовали «столицей нефтяного края», нас туда распределили после окончания архитектурного факультета.

«Столица» имела весьма зачуханный вид, как, впрочем, большинство городов нашей странной страны, где до недавнего времени быть патриотом считалось дурным тоном, а большинство жителей старалось изгадить свою среду обитания всеми доступными средствами.

Признаться, я терпеть не могла жить в Тюмени, особенно в тёплое время года, по причине огромного количества комаров и гнуса, эти противные мелкие твари легко доводили меня до состояния хронического бешенства.

Совершенно естественно, мы часто и надолго уезжали, куда придётся, а чаще всего – или в деревню, где жили мои мама и папа, и всё вокруг было родное и любимое, по крайней мере, для меня, или же на Чёрное море. В маленьком приморском городишке Туапсе жил ещё один Оличкин дедушка со своей новой женой и младшей дочерью. Мы останавливались у них на день, на два, пока не находили какой-нибудь очередной пансионат, где за небольшую плату, жильё и стол рисовали на стенах сказочные сюжеты и жили с удовольствием – от общения, от работы, от всего, что нас окружало.

- - - - -

Однажды я разглядывала Землю с огромной высоты, оттуда всё казалось маленьким, как на рельефной карте не более двухсоттысячного масштаба. Я стояла лицом к северу и рассматривала бархатный сине-зелёный массив около Байкала. Вдруг моё внимание привлекло какое-то движение справа, я посмотрела туда и увидела, что Япония дёргается, как поплавок от поклёвки.

Большой остров дёрнулся раз-другой, потом вдруг нырнул. Один раз, потом ещё… Я воскликнула: «О! Япония ныряет!».

Голос за спиной – мужской довольно низкий и мягкого тембра голос, я изредка слышу его в своих снах, – произнёс: «Нет, это пока Кавказ купается, с окрестностями. Япония будет потом».

Я хотела возразить – как же так, ведь я видела Японию, и повернулась, чтобы посмотреть, как выглядит «купание Кавказа», но на этом проснулась.

Хотя в увиденном сверху на первый взгляд не было ничего страшного, сон мне показался зловещим, и я наотрез отказалась от обмена нашей тюменской квартиры на Туапсе, о чём мы почти совсем уже договорились с перелётным нефтяником, замученным бесконечными вахтами и разлуками с семьёй.

Смутное знание о каких-то грядущих катастрофах подтвердилось ещё одним ночным видением, отдалённо, но абсолютно достоверно для каких-то глубин сознания связавшегося с бабушкиными рассказами о библейских сюжетах: я вдруг увидела бесшумно и медленно пролетающую надо мной, над городом, металлическую серебряного цвета птицу с женской головой.

Я видела себя и свою подругу Ленку Базылюк выходящими из магазинчика, где мы покупали любимые конфеты. Вышедшая первой Лена рванула назад, а я взглянула вверх и увидела хищно-злобное выражение поворачивающейся головы с короткими плотными серебряными кудрями. Тело этого существа скорее напоминало маленький ширококрылый самолёт, но осмысленно и целенаправленно высматривающая что-то голова выдавала живое и самостоятельное Нечто.

Впоследствии на Кавказе и «в окрестностях» произошло несколько сильных землетрясений – в Армении, в Турции, в Иране, там происходили и прочие весьма неприятные события, но, может быть, это всего лишь совпадение.

Много времени спустя, уже в две тысячи первом году, в начале апреля, я увидела ещё одно незабываемое лицо, надолго ошеломившее меня своим выражением. Я проснулась утром и, как всегда, вышла взглянуть на небо, на пруд, мне очень нравится утреннее освещение, и ради него я всячески стараюсь преодолеть природную склонность утром поспать подольше.

Взглянув на небо, я увидела, что на востоке начинается совершенно чистая ровная полоска, разделяющая плотные слоистые облака, меня удивила её невероятная, как бы искусственно очерченая параллельность, эта ровная неширокая полоса, высотой примерно в три солнечных диска, тянулась по всему небосводу вдоль линии горизонта.

Она была очень похожа на длинную ровную щель и шла над землёй не очень высоко, проскользив по ней взглядом до юго-запада, я увидела, что её продолжение скрыто крышей дома. Дойдя до угла, я с рассеянным любопытством снова взглянула в небо и чуть не свалилась в обморок.

На западе, там, где в ясную погоду сияет ласковое вечернее солнце, полоска чистого неба заканчивалась очень красивым женским лицом с тёмными волосами, оно было гораздо крупнее солнечного диска и было видно очень отчётливо, со всеми подробностями.

Лицо было абсолютно красивым, и можно было бы бесконечно любоваться его совершенством, если бы не выражение злобы и ненависти, причём это выражение нисколько не искажало прекрасных черт, казалось, они эту ненависть излучают, она как бы выходила изнутри, освещая лицо холодным блеском.

Лицо внимательно рассматривало что-то внизу перед собой, оно было обращено на юг и юго-восток, но слегка поворачивалось, двигалось, изучая что-то на земле, бросая взгляды то чуть вправо, то влево. Освещённое своей внимательной злобой, казалось, оно выбирает жертву.

При взгляде на него я почувствовала что-то вроде весьма сильного удара в грудь, дыхание спёрло, я боялась пошевелиться, чтобы не привлечь к себе внимания, чтобы только не взглянули на меня эти страшные глаза. Я медленно-медленно отодвинулась назад, за стену дома, не отрывая взгляда от Её лица, боясь выдать себя даже движением глаз.

У меня дрожали ноги, я села на бордюрчик, окаймляющий цветник, глядя на узкую полоску чистого неба думала о том, что произошло и о том,  К т о  это? о т к у д а  открылась эта странная длинная щель? и долго ли она будет открыта?

Я уснула, с унынием положив голову на колени, и проснулась в своей постели со счастливым ощущением: Боже! как хорошо, что это был только сон!

Обычно я рисую всё, что было интересного во сне, но к этому видению долго не решалась прикоснуться, отчасти из суеверного страха, а больше из-за того, что не понимаю, как передать слитное ощущение красоты и ненависти. Вспомнилось старинное слово «эманация», но как передать эту эманацию злобы с прекрасного лица?

Случается, что в снах, сразу или потом, кто-то мне объясняет или просто говорит, кто или что это, но об этом Лице я пока не знаю ничего. Пару лет назад по телевизору шла программа о каких-то древностях, и там процитировали фразу из «Сказания о Гильгамеше»: «Я взглянул в лицо погоды, страшно смотреть на погоду было».

Я вздрогнула от этих слов – может быть, то было Лицо Погоды? Ясно одно – тем, на кого смотрят таким взглядом, мало не покажется.

Ещё одно обстоятельство заставляет меня думать, что это была именно она – с того времени я стала очень отчётливо предчувствовать стихийные бедствия, обычно за пару дней до сообщения о них начинаю с беспокойством включать «Новости». С началом нового века известия о таких катаклизмах пошли весьма густо.

Может быть, это тоже всего лишь совпадения, но мне самой хотелось бы понять, каким образом эти совпадения происходят и почему они имеют подчёркнуто системный характер.

Иногда я чувствую, что должна что-то кому-то передать, но как? и кому? «Я – странный и немного сломанный приёмник»…

Иногда я говорю себе – да ну, глупость какая. У нормальных людей всё гораздо проще: снилось, и забыл. Сиди себе, дыши природой, рисуй картинки, и вообще, живи как все. Однако пересечения реальности и сна бывают иногда настолько резкими и отчётливыми, что становится очевидно, что это зачем-то нужно.

И дабы не быть наказанной, яко раб нерадивый из Библейской притчи, я должна сделать попытку передавать какую-то информацию, смысла которой до конца иногда понять не могу. Однажды во сне, я, пожалуй, в единственный раз, получила прямое указание: «Помни об этом и скажи», но, видимо, отправила сообщение не по тому адресу, хотя ориентировалась вроде бы правильным соображением, что информацию должны распространять пресса и телевидение.

Я включила текст о снах с Буддой, в одном из них и было это указание, во «Второе открытое письмо на телевидение», оправленное на программу «Большая стирка», изъявившую публичное желание поговорить о странных снах, и в редакцию весьма популярной, по словам почтовых работников, газеты «Московский комсомолец», но, скорее всего, это никто не принял всерьёз.

Несколько позже я получила неожиданное и очень конкретное указание свыше для коррекции моих действий.

Прямые пересечения мистики и реальности всегда очень впечатляют, честно говоря, бывает страшно, а знать заранее о чём-то плохом и вовсе невыносимо, поэтому я сама обращаюсь с вопросами очень редко и очень робко.

Вот и тогда, находясь в затруднении по поводу того, получится ли контакт с намеченными объектами и не найдя другого способа разъяснить для себя ситуацию, я решилась попросить – Боже, подскажи мне!

С закрытыми глазами поставила палец на строчку в Библии, открыв её наугад, и получила ответ: «Не мечите бисер перед свиньями».

Надо ли говорить, как огорчил меня этот совет: я снова собиралась сделать неверный шаг, даже зная нужное направление. Я получила точную рекомендацию, чего делать не следует, но как сделать правильный выбор, правильно оценить при недостаточности информации?

Попробуем шагнуть ещё разок.

Серия снов с Буддой продолжилась, возможно, снова «Это ещё не всё». Однако, расскажу по порядку.

В первый раз это было на шестое августа две тысячи второго года. В моей комнате появилось открытое пространство, ничем не занятое, не осталось ничего, кроме задней северо-западной стены, у которой стоит моя постель, я сидела на ней.

Было зыбкое лиловатое освещение, довольно сумрачно и как бы чуть туманно. Я увидела перед собой крупного сидящего в этом просторном пространстве мужчину.

– Это Будда, – сказал голос за спиной.

Будда что-то говорил, спрашивала я или отвечала – не помню. Я не могла отвести от него глаз, он был ошеломительно, гипнотически красив. Он почти неподвижно сидел на чём-то, колени раздвинуты, ступни рядом. Обычная мужская посадка. У Будды был голый торс, а внизу дымчато? или это только лиловатый отсвет? белая мягкая драпировка с золотой каймой, похожей на стилизованую вязь из каких-то знаков, ниже длинная густая бахрома из тонких мерцающих золотых нитей, треугольником спускающаяся между щиколоток. Был босой, но что-то было ещё блестящее, возможно, золотые ногти, точно не помню.

На вид ему лет двадцать пять, очень крупный и абсолютно совершенный в своём роде, азиатского типа, он самый декоративный из всех, когда-либо виденных мной.

У него светло-карие, просвечивающие жёлтым глаза с блестящими ресницами, на голове было надето нечто, тиара? маленькая, на верхушке головы. Причёска сверкающих чёрных волос напоминала короткий «сэссун», но ушей не видно, поверхность причёски ребристая, с радужным отливом, когда Он повернул голову к мальчику, который был с ним, я увидела, что она сложная, по затылку от «тиары» до шеи идёт мелкая проплётка, над которой по всей высоте головы вниз спускаются многочисленные узенькие аккуратные прядки в виде пёрышек, каждая прядка с золотой каймой, над затылком как будто золотая дымка. Ещё я запомнила, что у Будды светло-палевая кожа, отливающая очень лёгким и тонким золотым блеском.

  Будда говорил со мной, как с умным ребёнком, иногда подчёркивая назидание постукиванием пальцев, поочерёдно, по лежащей над коленями ладони другой руки. На лице у него как будто солнечный зайчик скользит под кожей, голос муркающий, низкий и мягкий, носовая дифтонговая речь, частый звук «р» в разных комбинациях, артикуляция с преобладающим движением верхней губы, это как-то заставляет фиксировать основное внимание на странное чувство понятности чужого языка, утром постепенно рассеивающееся.

Запомнилось только часто повторявшееся в конце слово «нара», но, к своему большому огорчению и разочарованию, я не могу вспомнить значение даже этого одного конкретного созвучия. За всё время, которое я веду записи, уже около трёх лет, мне удалось зафиксировать звучание и смысл не более десятка незнакомых слов, увы.

С Буддой был мальчик, на вид лет шести или восьми, азиат, коротко стриженый, очень мягких манер, от него ощущение мягкости и нежности, ходил молча. Необычные струящиеся текучие движения, общее впечатление какой-то необычайной ласковости.

Лилово-серая мягкая ткань, вроде юбки, не сшитой, до щиколоток, углами вниз, спереди и сзади, и бахрома, и какие-то значки, как вышивка.

Второй сон, на первое сентября, почти повторил предыдущий, только я ощущаю себя более осмысленно, хотя совсем выйти из ступора мне не удаётся. Будда опять неподвижен, почти. Только ускользающая полуулыбка, вернее, как бы какой-то отсвет изнутри перемещается по лицу. И ладонь, и пальцы. Правая ладонь отлетает, открывается на сто восемьдесят градусов и снова накрывает левую руку, движением пальцев отмечая самое важное.

- - - - - Далее, до следующего пунктира, текст, включённый мной во «Второе открытое письмо на телевидение», отправленное в июне две тысячи третьего года.

Мои предыдущие знания о Будде и буддизме – всего ничего, а все отношения ограничивались моим почтительным поклоном издали. Как-то так сложилось. А тут вскоре в программе «Время» показали тибетский монастырь с детьми, сказанное там обнадёжило, что чужаку, посмевшему рисовать их Будду, хотя бы по голове не дадут, как это наверняка бы сделали вспыльчивые мусульмане (хоть и «не виноватая я, он сам пришёл»…).

Затем девятнадцатого октября я увидела передачу о шаманах, где мне тоже кое-что разъяснили. Я потихоньку всё новое для себя обдумывала и рисовала, а в середине января увидела сон с книгой на площадке перед древним азиатским храмом. Книжка была форматом в толстый журнал, без твёрдой обложки, верхняя страница – истёртая, ветхая, полуистлевшая. Открыла наугад, внутренние листы неожиданно оказались новенькими, плотными, светлого желтовато-песочного цвета, шрифт – кириллица, голенастые высокомерные буквы, по очертаниям нечто среднее между курсивом и антиквой, его величественная странность бросалась в глаза, я начала читать и моё сердце похолодело, появилось ощущение подземного гула, как будто земля задрожала под ногами.

Наутро я смогла отчётливо вспомнить только несколько слов: «страна Камрань», «Будда», «замутнение источника». Но грозный смысл относительно катастрофы, предрекаемой в страшном тексте, в памяти остался. Речь шла о том, что Будда предостерегает от поклонения Зверю и говорит о своём недовольстве, что люди страны Камрань пьют из замутнённого источника, от этого пойдёт по Земле большое зло.

Я прочитала полстраницы и со страхом закрыла эту странную книгу, испугавшись, что по привычке читать всё, что под руку попадётся, сунула нос куда не следует, приняв храмовую Книгу Пророчеств за случайно оставленный кем-то толстый журнал, а выйдя из сна, пыталась понять, каким образом расположены слова в этом тексте, если чтение их вызывает физический ужас.

Через две недели, в конце января, в вечерних новостях программы «Время», я с удивлением увидела на экране храм из своего сна, рассказывали об этнических столкновениях в Камбодже из-за этого древнего святилища. Я подумала – где я и где Камбоджа. И почему «страна Камрань»? Приснится же. Мне вроде как и дела до них никогда не было. А ночью я снова увидела тот же храм, снова было темновато, мрачно и пустынно, ветер нёс пыль и сухие скрученные коричневые листья. На площадке перед храмом лежала та же книга, верхняя страница была такой же ветхой, внутренние листы на этот раз были белыми, снова изумительной добротности. Опустившись на колени на среднюю из трёх ступеней, опасливо и почтительно я открыла Книгу и прочитала крупный текст в виньетке: «ЭТО  ЕЩЁ  НЕ  ВСЁ».

«Помни об этом и скажи».

Записывая утром то, что отложилось в памяти, я почувствовала, как сердце сжалось и задрожало от дурного предчувствия, а вскоре на ТВ чуть не каждый день стали говорить о новой страшной болезни, распространяющейся из Юго-Восточной Азии.

- - - - -

Я по мере сил постаралась выполнить указание «Помни об этом и скажи», но к некоторому моему удивлению, смешанному с долей страха, буддийская серия на этом не закончилась, довольно скоро, на летнего Николу (шёл две тысячи третий год) голос за спиной рассказывал и показывал что-то, связанное с детством Будды, с какой-то первоосновой.

Снова цветок, похожий на кувшинку, только более широкий и массивный – я такие уже видела в снах с Вестником, догадываюсь, что они играют какую-то важную роль в том мире, о котором появляются неизвестно откуда маленькие кусочки знания, а я старательно фиксирую их, надеясь, что количество одежды перерастёт в качество и сложится, наконец, более-менее понятная картина.

Внутри цветка, приминая попкой яркие тёмно-жёлтые тычинки, сидит маленький голенький мальчик, обнимая пестик, обхватив его ручками и ножками. Пестик большой, он похож на кувшин с резной крышечкой, мальчик опирается на него подбородком, у него совсем ещё младенческий вид, он безволосый, но на затылке надета крошечная шапочка вроде тюбетейки.

Затем показали стилизованное изображение этого, довольно примитивное изделие, то ли детская игрушка, то ли статуэтка из камня, светлого, почти слоновой кости, я рассматривала, прикасалась.

Потом два таких же мальчика в одном цветке. Разгневанная королева-мать разрывает какой-то свиток. Она в красно-коричневой одежде, у неё чёрные волосы, на темени корона, формой напоминающая раковину какого-то моллюска с длинными тупыми шипами, корона золотого цвета. Свиток был светлый, песочного оттенка.

Какие-то двое, остролицые и остробородые, стоявшие за плечами королевы, схватили и разорвали её вдоль на три части, тут же превратив эти части в ширму, бумажную, типа японской. Королева (её цвета) стали чем-то вроде обрамления трёх длинных свитков, красно-коричневые вставки-обрамления и чёрные полукруглые завершения, сверху золотая нашлёпка. 

Какие-то короткие назидательные тексты на непонятных языках.

Превращение-разрывание выглядело весьма страшно – движения стоявших до этого совершенно неподвижно двух высоких и худых темнобородых мужчин с узкими острыми лицами были внезапными и резкими. Они мгновенно выступили вперёд, и, развернувшись по бокам королевы, упёрлись симметрично одной рукой в её голову, а ногой в бедро, другой рукой вцепились каждый в её плечо и каждый рванул на себя, и в то же мгновение, когда свиток был разорван, было разодрано на три части тело королевы, кровь и ужас.

Это произошло очень быстро, я только успела втянуть в себя испуганный вдох, а всё было уже кончено. Линии разрыва спрямились, я даже не смогла уловить движений всех деталей, взмах рук, как у фокусников, и остролицые снова отступили назад, превращение в ширму было как фокус или мультфильм – непонятно для глаз, но впечатление произвело незабываемое.

После этого мне показали странной формы штуку, в которой хранилась священная ширма, причудливого вида тубус, с одного торца он завершался рельефным металлическим изображением Бога-Солнца, красным в центре и со сгущающимся бронзовым отливом к концам извитых лучей, с другой стороны он заканчивался тоже весьма витиевато стилизованным изваянием мужского полового члена. В целом этот «тубус» производил впечатление ювелирного шедевра.

Мне показали и ещё один предмет – золотую довольно массивную сложной формы абстрактную статуэтку, нечто элегантно и сложно-завёрнутое, напоминающее одновременно волну, хвосты золотых рыбок и пространственно-объёмный знак гармонии, на её передней плоскости – выпуклые очень красивые губы, покрытые рубиновой полупрозрачной эмалью, почти посередине, на нижней губе, крошечный, с просяное зёрнышко, желтоватый камешек с алмазным блеском.

Эта культовая вещь называлась «Женские губы с капелькой мёда».

С этими сакральными предметами были связаны некоторые события, но я пока опущу эти подробности.

В реальной жизни я сделала несколько этюдов из виденного в снах, в том числе и лица Будды, с упорством сверчка из бардовской песенки добиваясь, чтобы это было «то», всякий раз с грустью констатируя «снова не то». Возможно, я никогда бы не смогла понять, в чём главная неправильность, но мне на помощь явился мальчик, спутник Будды. Я увидела у него в руках свой этюд, но изображение точное, живое. Он сказал, в чём я ошибаюсь, какое лучше взять освещение и какие цвета…

Меня почему-то страшно обрадовало его появление и то, что он говорит по-русски, и я всё понимаю, и знаю, что всё запомню – значит, никакой ошибки нет. Ещё мне нравится, что он часто улыбается, его движения напоминают то ли какой-то восточный танец, то ли танец гимнасток, в его манерах есть что-то совершенно необычное, как будто в его маленьком пластичном теле спрятан кто-то большой и умный, с которым можно говорить так легко и просто, тем более, что он так хорошо понимает живопись…

Но всё же, я задаю ему вопрос, который беспокоит меня почти постоянно – почему я? может быть, это всё же ошибка – наверно, есть поталантливее и более подготовленные, одним словом, гораздо более совершенные и потому более достойные, а у меня ничего не получается, я чувствую себя тупой, слабой и бестолковой… Мальчик улыбается – этот приступ тоже пройдёт. Ты честный художник. Другие гораздо больше заняты тщеславием…

Признаться, прежде я не особенно задумывалась о тщеславии и прочих, невинных, на мой взгляд, слабостях человечества, считая, что есть качества и похуже. Однако ему были посвящены повторяющиеся видения, заставившие меня изменить своё мнение.

Вот один из повторившихся эпизодов, предостерегающих о страшной опасности тщеславия, вырастающего в гордыню. Мне показывают невысокого старичка-монаха в широкой коричневой одежде и небольшой шапочке с двумя выпуклостями наверху. Этот старичок сидит на большом плоском выступе скалы в позе Лотоса, на лице выражение умиротворения и благодушия. Внизу видны группки паломников, а за его спиной на скале расположилась кучка страшных четвероногих существ, подобных которым я видела во время огромного Сражения, происходившего на стыке тысячелетий. Тогда их бесконечная лавина вылезала из длинного бездонного пролома, чтобы по воле Зверя уничтожить мир.

 Конец Света был очень близок, всё же не наступил, светлые силы победили, но, похоже, в состояние благости впадать рано.

Сопровождающий голос поясняет, что этот старичок кажется себе и другим людям настолько святым, что ему послушны и стали добродушными и добродетельными даже эти твари. А на самом деле в них нет и не может быть никаких хороших качеств, как в тухлом яйце нет и не может быть живого зародыша. По вине старичка люди перестают видеть злобу этих демонов и теряют способность защищаться от зла.

Я вижу, как эти страшные тёмно-серые звери со складчатыми человекоподобными лицами глумливо передразнивают старого монаха, издеваясь над его наивностью. Часть из них по очереди исчезает в окружающих зарослях. Я вижу, что они отравляют источники, проявляются среди людей, входят, сливаются с некоторыми из них, тут же происходят вспышки агрессии, люди убивают друг друга.

На время насытившись жадной жестокостью, существа возвращаются на скалу, за спину обольщённого своим мнимым величием старичка, и продолжают  бесконечную глумливую пантомиму...

И был Будда, огромный, мрачный, массивный, похожий на тяжёлое каменное изваяние на вершине сооружения, напоминающего современный небоскрёб. Я как будто висела в воздухе, неподалёку, на уровне его головы, ощущая себя такой, как есть, и пытаясь определить его размеры. Было почти темно, неподвижная сидящая фигура казалась метров семи высотой, руки были симметрично приподняты и сведены кистями на уровне груди. В районе кончиков выпрямленных и почти сомкнутых пальцев что-то пульсировало, какая-то светящаяся точка. От неё исходили плоские кольца света, горизонтальные, наподобие кругов на воде, они имели холодный розоватый цвет в центре, к краю каждого кольца окраска его плавно переходила в голубой оттенок. Кольца этого двухцветного света расходились и растворялись в сумрачном пространстве, чуть окрашивая его и делая немного более светлым, чем неподвижный тяжёлый силуэт самого Будды, у которого живыми казались только отражающие свет глаза.

Затем в этой новой серии, я увидела Будду, сидящего в позе Лотоса на вершине башни, формой напоминающей кукурузный початок или длинный бутон какого-то экзотического цветка – мягкий четырёхгранник сложной конфигурации, с выделенными гладкими угловыми выступами, а соединяющие их поверхности были рифлёными и чуть выпуклыми.

Я смотрела на него несколько издали, снова вертикально вися и перемещаясь в пространстве. Подножие башни теряется в тумане, очень смутно виднеются ещё несколько. Возможно, это всё тот же храм или его прототип. Башня из опала, во всяком случае, все башни казались опалесцирующими, светлыми, по цвету почти совпадали с цветом сумрачного неба, на фоне которого они казались чуть светящимися. Вокруг фигуры Будды лёгкое свечение, более яркое на золотой штучке, что на голове. Причёска та же, что и в первый раз, только более пышная, он сидел на маленькой выпуклости, венчающей центральную башню, руки его застыли в движении, напоминающем китайскую медитацию. Лицо недовольное, отрешённое.

Не было никакого общения, я просто висела в воздухе и смотрела на него, разглядывала башни и больше ничего. Это было одиннадцатого ноября две тысячи третьего года.

Я добросовестно записала и нарисовала всё, что видела, поняв только то, что у Будды, очевидно, тоже бывает плохое настроение. Я вспомнила храмовую Книгу Пророчеств, грозные слова предупреждения и недовольства, запечатлённые исполнеными величавого совершенства буквами, напоминающими древнюю антикву, кремовую чуть шероховатую матовую бумагу, как будто пальцы снова ощутили её тяжёлую плотность и своё ощущение от текста, как от гудящей под ногами почвы над вулканом – гул и вибрация и волосы на лбу дыбом. Как от прикосновения к какой-то немыслимой огромности – страх и мандраж.

Потом довольно длительное время появлялись периодически странные и сложные сны со священными драгоценностями, которые оказались непонятным образом утраченными, и попытки их возвращения.

В этих сложных видениях, закрученных и часто совершенно непонятных, воспринятых лишь частью сознания, запоминались только отдельные детали и эпизоды, где мы в паре с моей помощницей рыскали, как две касатки, вдоль побережья и по прибрежным городам, иногда гоняясь за какими-то паршивцами, один из таких эпизодов был мне в реальности несколько раз напомнен, но смысл этого пока неясен. Возможно, я должна подробно его описать и  когда-нибудь я это сделаю.

Третьего апреля две тысячи четвёртого года я увидела странное действие в храме. Тёмное коричневатое пространство, возможно, под куполом – верху заметен смутно и зыбко просвечивающий то ли туман, то ли дым.

  По четырём углам открытые небольшие порталы, за ними – внутренние пространства башен, заполненные рассеянным и нежным желтоватым сиянием, из каждой поочерёдно выходит высокий ярко-жёлтый человек в широкой тёмно-жёлтой одежде. У них бритые головы, увенчанные довольно высокими жёлтыми шапками, по форме нечто среднее между папахой и тиарой, сплющенной поперёк головы.

  К первому порталу ведёт несколько ступеней, он справа и самый нижний, по окружающей храм площадке я подошла к этим ступеням, начинающим восходящую галерею, соединяющую порталы. Вышедший первым из нижней башни яркий жёлтый человек молча на несколько секунд положил руку мне на голову…

  Стоя у нижней ступени спиной к стене, я наблюдала странное действо возвращения священной реликвии на законное место.

  Высокий с очень узкими глазами жрец – я предполагаю, что это были жрецы, взял в руки, высунутые из коротких прорезей на груди, увесистую шкатулку, напоминающую какой-то древний утюг, в которой находилась драгоценность, именуемая «Женские губы с капелькой мёда», он поднялся по галерее до второго портала, там к нему присоединился второй, затем, поочерёдно, третий и четвёртый, они вместе гуськом спустились по высоким крутым ступеням от четвёртого портала вниз и вошли в странное невысокое сооружение, находящееся в пространстве, ограниченном башнями, состоящее из нескольких обширных восходящего размера подковообразных выступов, высотой от полуметра до сантиметров восьмидесяти, на них сплошным орнаментом виднелись какие-то изображения. Открытой частью «подковы» были обращены к площади.

  Эти «подковы» в нескольких своих концах замыкались на разной глубине и образовывали нечто вроде простого лабиринта, и жрецы проходили по ним по внутреннему пространству то в одну, то в другую сторону, они то шли, распрямившись, быстро и улыбаясь, ослепительно и торжественно, то, склонив головы, что-то гудели и посыпали вверх нечто вроде белой рыбьей чешуи.

  Пройдя затейливым зигзагом все круги, процессия ушла наверх, и я оказалась дома.

  После этого я снова видела безуспешные поиски, что-то сложное и не очень внятное, и вдруг резкая и жуткая реальность, шоковое ощущение, что всё происходит здесь и сейчас. Я со своей спутницей и помощницей плыву на лодочке, она сидит на носу лодки, я управляюсь с веслом, стоя на корме. Мы приближаемся к берегу, и вдруг я бросаю взгляд вниз, в воду, и вижу множество мёртвых полуголых тел, медленно плывущих в толще воды, они всюду – и у поверхности, и в глубине, еле различимые в коричневато-зелёной толще. Я в ужасе начинаю судорожно грести, извиваясь всем телом и взмахивая веслом по воздуху, чтобы только не прикоснуться к тем, в воде…

  Выпрыгивая на берег, я вижу в небе узкую светлую полоску, проглядывающую за вершинами деревьев, она напоминает мне о чём-то страшном, и мы торопимся в укрытие, какой-то хлипкий шалашик, сплошь оплетённый растением с многочисленными мелкими розовыми цветами…

  Наутро я с тоской записываю страшное видение и уже знаю, что произойдёт какая-то огромная катастрофа. Вскоре начинаются сообщения о землетрясениях в Японии, но у меня перед глазами вновь и вновь возникает белая страница странной книги на площадке буддийского храма: «ЭТО  ЕЩЁ  НЕ  ВСЁ»…

  В ночь на двадцать пятое декабря я снова разглядываю Землю с большой высоты, вижу ярко-синюю полупрозрачную воду и на глубине какую-то пипочку. Она вдруг начинает напряжённо дёргаться, и от неё идут широкие зеркально-блестящие круги. Это выглядит очень красиво, я смотрю и смотрю… Наутро я вспоминаю давний сон с «купанием Кавказа» и как нырнул большой японский остров. А что, если «потом», обещанное в том странном сне, уже наступило?

  На следующий день по телевизору пошёл поток страшных сообщений о катастрофе в Юго-Восточной Азии, в моём сердце жалость и печаль, и мне хочется сказать: «Люди! Мы не сами по себе в этом мире, как привычно кажется на первый взгляд, и мы здесь не главные.

  Вам уже много раз объясняли, чего не следует делать! Неужели снова все будут уничтожены, как безнадёжно испорченные скверной, а потому недостойные жить на этой прекрасной Земле, и миллионы людей вскоре снова попадут под удар гневной Стихии».

  Но я не пророк, я всего лишь художник, я странный и немного сломаный приёмник, делающий почти безнадежную попытку передать слова предупреждения, и я не знаю, будет ли услышан хоть кем-то мой слабый голос. Я думаю о том, «ВСЁ» это, или же «ЕЩЁ  НЕ  ВСЁ», и то странное видение, где Япония дёргалась и ныряла как поплавок, тоже сбудется…

- - - - -

  Это не фантазии, не враньё и не отсебятина. Я испытываю слишком большое почтение к Тем, о ком пишу в этих рассказах, чтобы позволить себе хотя бы одно пустое слово.

  Все мои литературные опыты – это натурные зарисовки, попытки максимально точно фиксировать получаемую информацию. «Рассказ Кассандры» № 2 лежал незаконченным, в моих записях, которые я делаю, едва проснувшись, не было ничего подходящего для его завершения, и вдруг в декабре всё сложилось само собой, закольцевалось, как будто выпали недостающие фрагменты пазла, всё, даже имя прекрасного и страшного Лица на небе выскочило само, будто было уже кем-то написано.

  Могу сказать, что  э т у   работу я закончила, из выданных мне фрагментов получилась вполне вразумительная картина.

  Имеющий уши да услышит…

                         Январь 2005 г.